Карен Шахназаров: "Всегда наша позиция была, что нельзя «Мосфильм» приватизировать"

Генеральный директор киноконцерна «Мосфильм», кинорежиссер, сценарист, продюсер Карен Шахназаров в интервью __TV____BRICS____Noneрассказал о своем творческом пути, развитии «Мосфильма» и пр.__,____передает корр__. __None__

Вы возглавили «Мосфильм» в апреле 98-го. Получается, крупнейшим кинопредприятием нашей страны руководите уже 21 год. Но на «Мосфильме» работаете значительно дольше. Как режиссер пришли сюда в 75-м. А каким был «Мосфильм» тогда, в 75-м году, когда Вы только начинали здесь свой творческий путь?

Совершенно разным был. Тут есть два момента: конечно, атмосфера, творческая атмосфера, и есть технологическое состояние.

Технологическое состояние «Мосфильма» в советское время было довольно не лучшим, прямо скажем. С точки зрения того, как все выглядело, и с точки зрения технологий. Конечно, советский «Мосфильм» не обладал технологиями мирового уровня. Очень много было проблем в связи с этим. С цветом и со звуком, с изображением.

Сегодняшний «Мосфильм», с этой точки зрения, я думаю, не уступает ни одной студии в мире. Это первоклассная студия, с точки зрения технологий, с точки зрения, вообще, внешнего вида. Но если говорить с точки зрения творческой, то, конечно, тот «Мосфильм», советский, в который я пришел, был гораздо более обаятельным. Была другая совсем атмосфера. Ну, и советское кино совсем другое было. Здесь очень была творческая атмосфера. Очень живая атмосфера.

И, в общем, отсутствие технологий компенсировалось, скажем прямо, энтузиазмом, такой творческой активностью всех, кто работал в кино тогда. В этом разница между российским кинематографом и тем, чем было советское кино. Конечно, современный российский кинематограф, технически он делается гораздо лучше, чем советский. Но, с точки зрения творческих идей, он, конечно, уступает советскому кино очень сильно.

То есть технически мы сильнее, но энтузиазма меньше?

Творческих идей меньше. Технически - да. Дело все в том, что у кино, вообще, у него два составляющих. Потому что все-таки кино, в отличие там от литературы, от музыки, оно очень связано с технологией. Техника имеет очень большое значение, качество камер, качество записи звука, качество записи музыки. Но есть и вторая часть, творческая. То есть наличие художественных идей. В этом смысле, я бы сказал, что да, технологически современное российское кино - и «Мосфильм» много для этого сделал - в общем, высокого уровня. И ничем не уступает никакому кинематографу. Но с точки зрения художественных идей, советское кино, конечно, гораздо было более богатым. Почему так? Можно долго говорить на эту тему. Но это так.

Вы возглавили «Мосфильм» в довольно непростой, наверное, для студии период. Какие тогда изменения происходили?

В смысле, происходили изменения, где?

Происходили изменения, в принципе, в стране, и Вы боролись за то, чтобы «Мосфильм» не стал частным. Чтобы его не приватизировали, чтобы он остался именно государственным.

Ну, да, не только я, но и управление «Мосфильма», коллектив. Всегда наша позиция была, что нельзя «Мосфильм» приватизировать или акционировать. Время подтвердило то, что мы были правы. Просто достаточно поехать на студию Горького или на студию «Ленфильм», которые акционировались, и пройтись по «Мосфильму». И вы увидите разницу. «Мосфильм» не акционировался, «Мосфильм» – государственное предприятие, но «Мосфильм» не получает никаких дотаций. Мы государственное унитарное предприятие, не получающее никакого финансирования от государства ни на что. И кстати, всю модернизацию мы только на свои средства делаем. То есть мы работаем, как рыночное предприятие.

Но статус у нас государственный, что позволяет нам в определенной степени охранять от каких-либо там превратностей рынка «Мосфильм». А вот студия Горького, «Ленфильм», они акционировались. И они, можно поехать и посмотреть, в каком они состоянии. Все в том же состоянии, в каком были в советское время, только еще хуже, на мой взгляд. Я не хочу бросить камень в руководство, это связано, там такие объективные процессы. Но, тем не менее, это так. Мы отстаивали и сейчас отстаиваем, что «Мосфильм» не должен государству стоить ни копейки, то есть государство, я считаю, не должно, «Мосфильм» вполне может зарабатывать сам, как он сейчас и делает, но при этом сохранять все-таки государственный статус.

Вы сказали, что отстаивали и продолжаете отстаивать. А как удается этот государственный статус сохранять, что бывает, что он не твердый?

Бывали такие моменты, когда кто-то из высоких чинов хотел акционировать. Ну, мы как-то пытались отстаивать, убедить. Кстати, Путин нас спасал, Владимир Владимирович. Мы писали письма ему, он, надо сказать, вставал на нашу сторону. Ну, время от времени происходят такие идеи – давайте все акционируем, давайте все приватизируем.

Но Вы боретесь, справляетесь?

Ну, пока справляемся. Не знаю, как Бог даст.

Вы – единственный со своего курса во ВГИКе стали режиссером после выпуска, а как это происходит? Куда деваются все остальные режиссеры, и почему в принципе в этой сфере происходит такой отсев?

Я не единственный, но один из немногих. Это обычная история, если с курса один, двое, трое становятся режиссерами. Это хорошо. Профессия сложная, Это, на самом деле, профессия, в которой достаточно трудно реализовать себя. Она связана все-таки с тем, что кино – это дорогостоящее дело. Надо получить возможность сделать свое кино, это какое-то финансирование, это довольно сложно. И потом надо уметь организовать процесс. Но в этом смысле достаточно такая рисковая профессия. Обычно пропорции на курсе, если один-двое ребят становятся, реально становятся режиссерами, это хорошо. Ну, а кто-то уходит в другие какие-то области, в смежные, чем-то занимаются. Не знаю.

То есть, получается, профессия сама отбирает себе лучших выпускников?

В общем, да, в какой-то степени, да. Я говорю, она довольно жесткая профессия. Если бы я в свое время знал, что она такая, может быть, я и не пошел. В принципе, шансы в этой профессии реализоваться очень невелики. Что такое режиссер? Ты можешь быть врачом, ты можешь быть учителем, ты можешь быть инженером. Ну, допустим, ты не стал академиком, я не знаю. Но ты все равно можешь заниматься своим любимым делом. Ты можешь людей лечить и на селе, и в районе. Все равно это будет дело, ради которого ты пошел учиться.

Но в кино-то надо: либо ты снимаешь кино, либо не снимаешь. Ты не можешь по-другому доказать, что ты режиссер, и занимаешься своим делом. Поэтому, если ты не снимаешь кино, значит, все, ты уже не состоялся. Я поэтому всегда, когда преподавал, я своим студентам говорил: «вы должны понять, что у вас почти нет шансов реализоваться. Если вы будете понимать это реально, может, что-то получится». Когда люди идут, поступают, они не знают этого. Им всегда кажется, что вот у меня-то получится. Но так устроена жизнь.

А у Вас были когда-нибудь мысли уходить из кино?

Был такой период, когда у меня не очень получалось. После первой картины, до «Мы из джаза». У меня была первая картина «Добряки» - не очень она прошла, и потом у меня что-то как-то не складывалось. Не мог работу найти долго, начать новую картину. И у меня были мысли, что может надо уходить из кино. Не то, что это были трагические мысли, просто я думал так – не получается, надо попробовать себя, что-то по-другому делать.

А почему же все в итоге получилось? Что-то Вас вдохновило вернуться?

Ну, вот так получилось, что я все-таки начал снимать «Мы из джаза», и это была моя вторая картина. И первая успешная. Она потом довольно с большим успехом прошла, и я подумал, что стоит затормозить. Ну, и так начал дальше снимать.

Нашла Вашу интересную цитату, мне показалось очень необычно. Сказали, что литературу ставите гораздо выше, чем фильмы, кино – это «полуискусство». А вот писательство – это что-то действительно вечное. Почему?

Ну, да, я считаю, что литература более высокая, как искусство. Ну, во-первых, кино ведь, все-таки, да, мы говорим, режиссер, конечно… Но оно, настоящее искусство, мне кажется, это мое личное мнение, оно всегда индивидуально. Ну, строго говоря, писатель – он один. У него ручка или сейчас компьютер. Композитор или художник. А кино – это все равно коллективное творчество. Не индивидуальное творчество. Здесь очень много зависит от организации, от коллектива, от людей, которые с тобой работают.

Потому что ты кино в одиночку не снимешь. Оно все равно не настолько субъективно, как литература и музыка там. И в этом смысле оно да, в моем понимании менее искусство. В нем очень много все-таки такого, технологий, индустриального. Поэтому я считаю, что литература, во всяком случае, живопись, музыка - они выше, как искусство. Ну, кино любят, что с этим поделаешь. Люди любят смотреть. Но потом, мне кажется, что восприятие фильма для человека, оно, в принципе, проще, чем восприятие литературы.

В литературе есть некие знаки, да, письмо. Ты эти знаки преобразовываешь в какие-то образы. Вообще, с точки зрения мыслительной, это надо напрягаться. В кино тебе предлагают, уже ты видишь картинку, на самом деле, меньше затрат. Оно в этом смысле проще. Литература более сложная, на мой взгляд. Поэтому я ее ставлю выше. Но, к сожалению, сегодня все меньше читают и все больше смотрят кино. Так что кино все равно выигрывает.

Вы сказали, что кино любят, но, наверное, его и любят потому, что проще или ярче, интереснее?..

Ну, проще воспринимать, конечно, его и не надо напрягаться. Но это плохой симптом. Вообще, я-то считаю, что это нехорошо. Я сторонник того, чтобы читали.

Ну, какой-то должен баланс соблюдаться между чтением и просмотром?

Да, он должен соблюдаться, но то, что я вижу, на мой взгляд, это не соблюдается. То есть люди все меньше читают, а смотрят кино, да, сериалы. Но с этим ничего не поделаешь. Видимо, это цивилизация наша к этому пришла.

Вы сказали про сериалы, но ведь сериалы тоже забирают на себя какую-то часть популярности. Если раньше соревновались кино и книги, то теперь соревнуются кино и книги с сериалами. Насколько сериалы сегодня влияют на этот большой мир информации?

Видимо, сильно влияют. Я вообще не очень… Я не могу сказать, что смотрю сериалы, очень редко. Для меня это все длинно. Я не могу так длинно смотреть. Но я вижу, что да, сериалы очень популярны становятся. Людям как-то надо заполнить жизнь. Современный человек – он сам не действует. То есть раньше человек действовал, ему надо было как-то выжить. Человек, он сам был героем. А сейчас человек – зритель. Он заполняет свою жизнь, смотря, как там действуют герои. Для меня это не очень хороший симптом. Но опять, с этим ничего не поделаешь, видимо.

Вы говорили, что кино – это процесс коллективный. Но не только коллективный, это еще и очень творческий процесс, который, наверное, трудно облачить в какие-то рамки. Я слышала, что в советское время очень строгие условия режиссерам диктовали, вы поэтапно сдавали как-то объем работы… Действительно было так? Вот, например, «Мы из джаза» сколько снимали?

В советском кино были точные параметры технологии, которую ты должен был соблюдать. В современном этого нет, и я считаю, что это минус сейчас. А в советском кино было. Если ты снимал кино, ты должен был три месяца – режиссерский сценарий, два месяца – подготовительный. Два с половиной месяца – съемочный. Все было очень регламентировано, план был. В съемочном периоде ты должен был снимать в день, допустим, метр. Это пленка, тогда пленка была. Допустим, там, пятьдесят метров ты должен был снимать в павильоне, по-моему, тридцать метров натуры или тридцать четыре метра. Все было очень регламентировано.

А как можно регламентировать процесс, в котором так много человеческого фактора?

Ну, можно – вообще, надо его регламентировать. Я поэтому и говорю, это не литература – в литературе ты не можешь, ты пишешь, и это ничего не стоит. А в кино каждый съемочный день – большие деньги. Ты не можешь это просто пустить на самотек. Поэтому я не вижу в этом ничего такого предосудительного. Но – надо уметь. Поэтому надо уметь снимать кино так, чтобы снять то, что ты задумал, и при этом уложиться в смету, в бюджет, в кино очень много бухгалтерии.

А у Вас были какие-то ситуации, когда, я не знаю, из-за какой-то глупости срывались несколько съемочных дней.

Полно, конечно, таких. Во-первых, иногда кто-то выпивал, например. Совершенно неподходяще, приходилось смену откладывать, потому что человек не мог просто слово произнести. Так что и такие были случаи. Ну, масса таких случаев, конечно.

А вы строгий режиссер?

Да, наверное, достаточно, я добиваюсь. Я не знаю, строгий я, не строгий, но, наверное, я… Достаточно жесткий. Ты должен добиться на экране того, что ты хочешь. А поскольку я говорю, это же такое, не индивидуальное дело, когда ты опять пишешь или картину рисуешь. Ну, ты, в конце концов, один, ты сам. А тут много людей, от которых зависит. Ты должен как-то убедить или порой заставить. Как-то уговорить их сделать именно так, как ты видишь. Поэтому это довольно сложный процесс. Надо уметь как-то подчинить все той идее, которую ты хочешь донести.

Я вот сейчас с Вами говорю и вижу, даже сквозь очки, как у Вас там глаз блестит, когда Вы про кино рассказываете. Но прочитала недавно, что вот, когда был Московский кинофестиваль, к Вам в руки попала кассета с фильмом «Рим» Феллини, и Вы ее пересматривали и пересматривали. Но Вы говорите о том, что вот такая «горячая любовь» к кино у Вас почему-то прошла. А почему? Чувства угасли, как между мужчиной и женщиной угасают? Или это какое-то творческое переосмысление профессии?

Я думаю, что если бы я увидел что-то подобное, что на меня производило такое впечатление, как фильмы Феллини, наверное, я бы также реагировал. Но, к сожалению, я давно не видел ничего подобного. Что на меня производило такое же впечатление, как производили картины в то время. Сейчас, кстати, некоторые его картины уже не так смотрятся. Но все равно у него до сих пор есть картины, которые я смотрю с замиранием сердца. Я думаю, что в целом кино не только у нас, оно переживает кризис. Я не вижу таких картин. Все меньше их видишь.

А чем этот современный кризис в кино обусловлен?

Трудно сказать. Наверное, философа надо спрашивать. Но для меня очевидно, что он есть. Причем во всем мире одинаков. Вот я недавно летел в самолете, пересмотрел «Запах женщины» с Аль Пачино. Ну, вот это кино. И захватило, и все, и нет сомнений. Аль Пачино, конечно, потрясающе там играет. Ну, вот Вам, понимаете. Но она, тоже эта картина, ей лет двадцать. Хотя смотрится просто потрясающе. Не знаю.

Боюсь задавать этот вопрос, но – свои картины смотрите с какими чувствами?

Да я не очень смотрю свои картины. Я не пересматриваю, потому что для меня картины уходят. Иногда видишь по телевизору, я даже ее не сопрягаю с собой. Она живет какой-то своей жизнью. Конечно, если смотреть – всегда что-то хочется изменить. В кино не изменишь, это тоже… Поэтому я не возвращаюсь к своим фильмам.

А как это обычно происходит? Сняли фильм, потом на монтаже его собрали, и Вы смотрите его в процессе монтажа и смотрите потом один раз – на премьере, допустим. Так?

Фильм, у него есть, на мой взгляд, два состояния. Это пока он делается, и он никому не известен, кроме тебя, людей, с которыми ты работаешь. А потом начинается новая жизнь фильма, она иногда случается на премьере, когда фильм встречается со зрителем. И эта жизнь совсем может быть другая. Потому что люди приходят, у каждого свой опыт, у каждого свой взгляд. Картина как будто наполняется смыслами других людей. И они что-то в ней видят, порой то, что ты даже и не подозревал. И этому не надо сопротивляться. У картин действительно своя жизнь, в какой-то степени они, как живое существо. Такое ощущение, что они вбирают в себя. Чем дольше картина сохраняется, то есть ее смотрят и через двадцать лет, значит – в ней что-то есть.

А было у Вас такое, что Вы перемонтировали уже готовую картину?

Да, у меня было. Я делал, по-моему, называется таким заграничным словом «ремикс», я делал «Исчезнувшую империю». Я делал это, в сущности, для показа еще одного по телевидению. Надо было короче сделать, изменить немножко. Ну, и мы перемонтировали ее, музыку добавили. Назвали это все «Любовь в СССР». Но, в принципе, та же картина.

То есть никакой смысл там не менялся?

Нет, она несколько изменилась в смысловом. Но та была, может быть, более такая, умная. А эта более такая, чувственная. Она была именно про любовь.

А что такое талант? Как определить, талантлив человек или нет? Допустим, в случае с Елизаветой Боярской Вы говорили, что эта актриса глубокого дарования. А многие зрители критиковали ее Анну Каренину. То есть как понять, талантлив человек, где вот это «глубокое дарование»?

Я думаю, что причина, по которой многие зрители, особенно зрительницы, критиковали Боярскую, они не относятся к дарованию кино. Там есть разные мотивы. Особенно у женщин. Я считаю, что она необыкновенно талантлива. Просто большая актриса. А что такое талант, ну, кстати, в этом случае… Был такой писатель английский, Честертон, очень хороший писатель, он и детективы писал. Хороший писатель, я не знаю, насколько он сейчас известен в России. У него была очень интересная, и мне кажется, точная фраза, он написал: «Чем талант отличается от гениальности?» Он написал так, насколько я помню: «Талант попадает в цели, которые все видят, но не могут попасть, а гений попадает в цели, которые никто не видит».

Но это верно, это действительно… Талант - это человек, артист, он действительно попадает в какие-то цели, которые вроде все видят, а можно, а вот не могут. А вот он – может. А действительно, гений – это что-то такое, он порой попадает в цели, которые никто не видит. То есть потом, спустя какое-то время, люди понимают – о, вот, вот же. Вот эта цель-то, оказывается. Поэтому, я думаю, что это правильно. Но я не беру сейчас конкретно, как вы – фамилии, Боярская, я сейчас не про это говорю. Про Боярскую я сказал, что она, на мой взгляд, очень одаренная. На мой взгляд, просто выдающаяся актриса.

В принципе про работу над фильмом «Анна Каренина». Когда эту картину создавали, Вы много актрис пересмотрели на главную роль?

Да, очень большие пробы были. В общем, и Лизу я пробовал, пробы были, наверное, шесть или семь раз. Снимал ее, разные сцены пробовал. Но именно в ней я почувствовал то, о чем я хотел сделать картину, и она это чувствовала. В романе Толстого есть, конечно, элемент мелодрамы, и некоторые читают мелодраму там. Но, на самом деле, это не мелодрама. По большому счету, это психологическая, очень глубокая драма о страсти. О природе страсти. Даже не любви, а именно – страсти. И Лиза это чувствовала. И я хотел именно об этом делать картину. На самом деле, Лев Николаевич, на мой взгляд, именно об этом написал свой роман.

А насколько трудно было подобрать пару, чтобы на экране вот так органично смотрелась эта пара?

Ну, это опять, там, Максим Матвеев. Долго, несколько раз снимал его. Некоторые считают, что для меня это имело какое-либо значение. Что они муж и жена. Да это не имеет вообще никакого. Для хороших артистов это вообще не имеет значение. Поверьте. И для меня это не имело значения. И я знал, что если артист настоящий, то для них – муж или жена, брат-сестра, мать с сыном, не знаю, отец с дочерью, это не имеет никакого значения, абсолютно.

Родственность здесь вообще никаким образом не работают. Поэтому те, кто полагают, что я как-то имел это в виду, абсолютно меня это не интересовало. Просто он действительно из тех артистов, которых пробовал, а их было тоже очень много. Он мне больше всего подходил к тому, что я хотел сделать. И к тому, что он должен был делать в картине.

Я как раз больше не про родственность, не про родственные связи, а про то, кого Вы выбрали первым? К Анне Карениной подбирали пару?

Лизу, конечно. Ну, вообще, это параллельно шло, хотя у меня картина-то, в киноварианте, называется «История Вронского». И, вообще, драматургия построена так, что это рассказ Вронского, поэтому, вообще-то, у меня герой – Вронский. Вообще-то, от его имени рассказ идет. Но все реалии – все равно, все-таки она остается. Например, в фильме, потому что я сделал и сериал, и фильм, в фильме, вообще, он однозначно главный герой. Но все равно, искал я, в первую очередь, начинал с нее. Кстати, были сцены, где она играла с другими актерами. Когда на пробах, там же, естественно, были сцены, где сцены ее с Вронским. И она играла и с другими актерами. Поэтому нет, это примерно все одновременно происходило.

Кстати, про сериал. Вот сделать из «Анны Карениной» сериал – это были коммерческие мотивы, или это какой-то творческий позыв?

Нет, мне в первую очередь сериалы заказали. Это был заказ, вообще-то, если разобраться, российского телевидения, «России-1». Они мне предложили сделать именно сериал. Это в принципе я уже согласился, но поставил условие, что я хочу сделать еще и киноверсию. Поэтому это был сериал изначально. Им киноверсия не очень нужна была. А мне хотелось иметь киноверсию, потому что для меня кино – это что-то более важное.

А сейчас есть какие-то нереализованные задумки или сценарии, которые лежат в столе? Какие-то проекты есть?

Ну, проекты-то есть, но все, что я задумал, я, вообще-то, снимал. У меня нет, знаете, какого-то «сундука», откуда я достаю. В процессе какие-то проекты, идеи есть, но пока я не готов их озвучивать.

Я надеюсь, что скоро мы увидим какой-нибудь новый Ваш проект или картину. Будем ждать, да. Напоследок можете назвать три своих самых любимых фильма. Или они меняются у Вас год от года?

Моих фильмов?

Как зритель, Вы же приходите домой и думаете: «Хочу посмотреть сегодня хорошее кино». Что включите?

Я давно так не пересматривал картины, надо сказать. Мне очень нравились картины Феллини, какие-то его картины до сих пор нравятся. Какие-то уже меньше нравятся. Не все, даже они, выдерживают время. Но есть у него до сих пор просто потрясающие фильмы, там, такие, как «Дорога», например. «Дорога», я считаю, вообще, удивительный фильм. Поэтому не знаю. Трудно, да, назвать, потому что какие-то еще меняются.

Если Вы имеете в виду, вот что бы я хотел сейчас пересмотреть, да, по большому счету, ничего не хотел. Но это может случиться. Как я летел в самолете и захотел пересмотреть «Запах женщины». И я действительно не пожалел об этом, абсолютно не пожалел. Понял, что классное кино во всех отношениях. Прежде всего, сценарий замечательный, замечательный Аль Пачино. Это может возникнуть эмоционально. В принципе, есть очень-очень интересные картины. Картины Бунюэля, да и наши картины, Штейна, Калатозова. Но так, что бы сейчас что-то я пересмотрел – нет. Пока не приходит в голову. Но это через полчаса может измениться.